Вспоминая Александра Бека
Об авторе
Опубликовано в журнале:
«Вопросы литературы» 2001, №3
Татьяна Бек Евгений Воробьев Анатолий Рыбаков Константин Ваншенкин Сергей Антонов Алексей Кондратович
Публикация и примечания Т. Бек.
ОН ЛЮБИЛ СЛУШАТЬ И СПРАШИВАТЬ
Вспоминая Александра БЕКА
25 января 1983 года в Малом зале Центрального Дома литераторов состоялся вечер воспоминаний, посвященный 80-летию Александра Бека (1903—1972). Выступали как друзья Бека — литераторы, так и его герои-прототипы. В архиве писателя (личный архив Т. Бек) сохранилась стенограмма этого вечера, фрагменты которой мы предлагаем вниманию читателя. Но вначале несколько слов.
Надо сказать, что 1983 год относится к периоду темнейшего «застоя» и полного ренессанса тоталитарной цензуры — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сам- и тамиздат преследовался, любое неангажированное слово каралось, Союз советских писателей стал своеобразным филиалом Лубянки. Посему фигура Александра Альфредовича Бека, которого уже десять лет не было в живых, представлялась власть имущим крайне неуместной. Ерник, трагический шут, правдолюб, бессребреник. Автор полуизвестного на родине антисоветского романа, накануне смерти выпущенного в ФРГ вражеским издательством «Посев» и переведенного на многие языки мира.Сейчас трудно поверить (особенно на фоне комфортабельных «похорон» советской словесности, вырванной из исторического контекста), но в 80-е годы напечатать мемуары об Александре Беке было вообще не-возможно, не говоря об издании целого сборника. А устроить вечер воспоминаний, который отчасти мог бы компенсировать таковую потребность — вспомнить и защитить прекрасного писателя, — было событием.
Таким событием и стал вечер памяти А. Бека, — и обнаруженная в архиве писателя стенограмма отчасти (очень скудно, конечно) заменяет эту книгу воспоминаний, которая была невозможна в годы, пока большинство соратников Бека были еще среди нас.
Первым выступил Евгений ВОРОБЬЕВ
Мне вчера позвонил Борис Галин1, больной, и просил сказать как бы мелочь, что Бек, когда сидел в Макеевке2, абонировал сарай недалеко от доменного цеха и устроил там себе пристанище. Он называл это «кабинетом мемуаров», потому что там шла запись тех людей, которых он считал совершенно необходимым представить нашей многомиллионной читательской аудитории. А в начале войны мы узнали Бека как нового писателя. Сначала он был в народном ополчении Краснопресненской дивизии, рыл окопы под Вязьмой. Затем оказался военным корреспондентом журнала «Знамя». В этом качестве я с ним и познакомился. Помню: у нашего бригадного комиссара было хорошее настроение и он дал приказ старшине отоварить Бека — выдать ему по аттестату продукты. У него, в его вещмешке, в его «сидоре», оказались полбуханки хлеба, кусок сала, две пачки пшенного концентрата, кулек с сахаром, записной блокнот и том Карла Клаузевица3 о войне... Я хорошо помню этот паек, потому что при мне его отоваривали. Потом Бек сел на полуторку и мы его проводили в 9-ю гвардейскую дивизию, она тогда была 78-й дивизией Белобородова4. Поехал он из Обираловки, где Анна Каренина покончила свои счеты с жизнью. Там стоял наш фронтовой поезд «Комсомольская правда»... Это было в середине ноября, были очень тяжелые дни. Потом Бек снова туда ездил, в эту дивизию. А фронт был рядом. Он говорил: сажусь на метро, еду до «Сокола», там на трамвае № 21, а там уже недалеко и до расположения 78-й дивизии, которая держала это шоссе.
Такой вот штатский очкарик, не знающий строевой выправки. Но его появление на фронте в таком качестве не было случайным. Он был морально подготовлен и мобилизован, потому что надо вспомнить, что в 16 лет он добровольно ушел на фронт, а в 19-м году уже был сотрудником газеты — совсем юношей.
Однажды он попросил Белобородова сопровождать того весь день с самого раннего утра. Первая запись была сделана 8 декабря 1941 года. Она явилась основой повести «День командира дивизии» и оставила нам слепок той тяжкой фронтовой жизни и людей, которые тогда вершили судьбу войны.
И вот уже 41-й год отделяет нас от этих событий. Бек пишет: я лежал на полу, закрыв глаза, в солдатской шинели, рядом со спящим командиром дивизии Белобородовым и размышлял. Цитирую: «И мне вдруг кажется, что я жадно читаю не-обыкновенно захватывающую книгу, читаю ее не на бумажных страницах, а в самой жизни, которая развертывается передо мной, которая и есть самое необыкновенное, что было когда-нибудь на свете. И страшно хочется заглянуть вперед, но книга не напечатана на бумажных страницах, заглянуть нельзя».
Центральным на вечере стало выступление Анатолия РЫБАКОВА, ближайшего друга А. Бека, председателя литературной Комиссии по бековскому наследию. А. Рыбаков рассказал об архиве писателя, а также о том, что удалось и чего не удается напечатать после его смерти.
...Сразу же после смерти Александра Альфредовича в журнале «Знамя» был опубликован роман «На своем веку», читанный Беком в верстке накануне смерти. И после этого наступил десятилетний перерыв. Проза Бека не переиздавалась. И только в 1981—1982 годах в связи с сорокалетием победы под Москвой в трех издательствах вышло «Волоколамское шоссе», а на сцене МХАТа была поставлена пьеса того же названия. Юбилей был отмечен.
Что еще? Два раза за эти годы показывали телефильм «Талант» («Жизнь Бережкова»). И сейчас на Студии имени Горького готовится фильм о генерале Белобородове по повести Бека «День командира дивизии». Вот и всё!
Пытались издать к восьмидесятилетию Бека его двухтомник. Не удалось. Что делать? Публикации нелегко давались Беку и при жизни. Его писательская судьба была трудной. Но разве судьба настоящего писателя бывает легкой?
«Волоколамское шоссе» Бек писал в 1942 году, в самый разгар войны, и опубликовал в 1943 году5. И эту великую книгу написал не писатель с капитанскими или майорскими погонами — написал ее простой рядовой солдат из ополченцев. Мы, прошедшие войну, знаем, что это такое, сколько километров на попутных, а то и пешком, в снег, в распутицу должен был совершить этот рядовой, как пробивался он к генералам, сколько пропусков и мандатов предъявлял на пропускных пунктах он, не умевший стоять по стойке смирно да еще однофамилец немецкого генерала фон Бека. И все же рядовой Бек все это преодолел. И первый написал книгу о победе. Я читал «Волоколамское шоссе» на фронте. Конечно, были и другие книги. В других книгах было всё — героизм наших солдат, великие жертвы, которые нес народ, беспримерный трудовой подвиг людей нашей страны, но в «Волоколамском шоссе» мы впервые увидели воина-победителя и почувствовали себя тоже победителями. Это великая книга, обошедшая весь мир, написанная солдатом, рядовым солдатом в разгар войны. Бек не ожидал и не получил за это никакой награды. За всю свою жизнь Бек не получил ни одного ордена — ни за войну, ни за литературу. Говорят, что книга выставлялась на Сталинскую премию, но оказалось, что якобы «Волоколамское шоссе» — книга, написанная с позиций культа личности. Наконец-то мы знаем, кто утверждал у нас культ личности: это был, оказывается, А. Бек!.. Как писатель Бек имел много неприятностей с «Волоколамским шоссе». Момыш-Улы6, человек, которого Бек прославил на весь мир, стал его злейшим врагом. Он считал себя соавтором «Волоколамского шоссе». Он измучил Бека экспертизами и тому подобными вещами, отнимавшими у писателя время и рвавшими ему душу.
Несколько слов о другом произведении Бека — я имею в виду роман «Жизнь Бережкова» (или «Талант»). Он был закончен в 48-м году, но опубликован только через семь лет, в 1956-м. Герой романа, человек чрезвычайно влиятельный в то время, посчитал, видимо, что Бек недостаточно его прославил, и роман не пропускал7. И понадобилось семь лет, понадобилось исчезновение с политической сцены влиятельных друзей этого героя, чтобы роман увидел свет. Так давались Беку его книги!
Мне могут возразить: зачем ворошить прошлое? У нас много таких благополучных, всегда преуспевающих товарищей, которые почему-то очень не любят «ворошить прошлое». А ведь это не прошлое. Да и без прошлого мы не можем пережить настоящее. Настоящее — это и роман Бека «Новое назначение». Бек писал его много лет. В 64-м году роман был готов и вручен «Новому миру». И с этого дня началась одна из самых драматических страниц жизни Бека. Титаническая борьба за публикацию романа продолжалась восемь лет. И закончилась в 72-м году смертью автора. Роман трижды набирался, сменил три названия8. Десятки раз обсуждался писательской общественностью, даже в этом же зале, ежегодно анонсировался, но вдова одного министра, ныне уже покойная9, почему-то решила, что в романе изображен ее муж, хотя муж фигурировал в романе под собственной фамилией. И эта дама стояла на пути Бека при жизни автора и десять лет после его смерти. Теперь на пути романа стоит ее тень.
Я думаю, почти все здесь сидящие читали этот роман, он часто обсуждался в Союзе писателей. Что там такого, что делает его недоступным советскому читателю? Ровным счетом ничего! Там есть спор Сталина с Орджоникидзе по текущим вопросам. Что же из этого? Разве они не спорили?10 Ведь это были люди. Они должны были спорить. До каких же пор будет действовать табу на такие самые элементарные, самые простые для литературы вещи? Ведь без них мы не сможем писать историю своей страны, своего народа, своего общества. Сталин — это тридцать лет нашей истории. Как же может не касаться его литература? Роман Бека «Новое назначение» должен быть опубликован! То, что он почти двадцать лет лежит под спудом, позор для всех нас и для всей нашей литературы. По этой книге Бека историки будут изучать не историю металлургии, а историю нравов, историю характеров в ее интеллектуальных и психологических аспектах.
Вместе с опубликованием романа Бека мы должны решительно пересмотреть давно отвергнутую жизнью практику ограничения показа и освещения тех или иных исторических фактов и исторических фигур. Без этого мы не можем развиваться. Литература не может развиваться.
В чем причина драматичности литературной судьбы Бека? Безусловно, действовали на протяжении многих и многих лет и факторы объективные. Но эти факторы действовали для всей литературы и всех ее представителей. Однако в разной степени и мере. Многое зависело от личности писателя. Бек был человеком необыкновенным, для многих странным, непонятным, даже неприемлемым — и в этом заключается большая доля его литературных перипетий... Но главное, я думаю, в другом. Александр Бек опубликовал свой первый очерк в 19-м году в красноармейской дивизионной газете. Ему было тогда 16 лет. Он вошел в литературу 16-летним юношей. 16-летним юношей он увидел рождение нового мира. Увидел этот мир молодым, очарованным, восхищенным и до конца верующим взглядом. И таким 16-летним он остался на всю жизнь. В этой вечной юности, наивности, доверчивости, неиссякаемой вере в правду, убежденности, что писатель имеет право писать правду, и только правду, в этом, может быть, разгадка его необыкновенно яркой, хотя и драматической литературной судьбы... Как всякий талантливый человек, он был простодушен, ребячлив. Автор знаменитого «Волоколамского шоссе», он не умел даже казаться маститым. Он был общителен, доступен, весел, наивен. Он хотел казаться лукавым, но никого не обманывал — только самого себя. Он был великим тружеником. Он шел со своей страной по ее трудному, порой трагическому пути, и шел не по обочине. Он смело поднимался по каменистым тропам. Его книги о металлургии, начатые почти пятьдесят лет назад повестью «Курако» и оконченные книгой «Новое назначение», — это художественная летопись целой эпохи, а не конъюнктурные романчики на производственные темы, которые исчезают, едва успев появиться на свет.
Но, как и многие 16-летние, Бек поразительно не умел находить место и время для своих реплик. Он не всегда осторожно выбирал объекты для своих шуток. И бывало, за эти шутки наказывался. Зато он умел находить место и время для своих книг. Его «Волоколамское шоссе» появилось уже во время войны. Его книги о пятилетках появлялись тогда, когда эти пятилетки совершались... Десять лет уже нет с нами Александра Альфредовича, и все равно значение его для нашей литературы не пропадает и не пропадет. Оно не только в его книгах — оно в его личности.
В ней удивительно полно и цельно воплотился образ истинного писателя, его особенно ценные и неповторимые черты. Он остался и остается эталоном честного и бескорыстного служения литературе, человеком, который при жизни был награжден только одной-единственной, но самой высокой наградой — своим творчеством.
Затем своими воспоминаниями об Александре Беке поделился Константин ВАНШЕНКИН
Если бы кому-то пришло в голову у нас в Москве, не дай бог, переименовать Волоколамское шоссе (не дай бог, но это вполне возможно), то пленительное сочетание двух слов осталось бы жить не просто в памяти людей, которые помнят старое, но и в названии книги, которая не умрет долгие, долгие годы и которую переименовать нельзя.
Как здесь уже говорили, Александр Альфредович Бек, будучи настоящим писателем (а я вкладываю в это понятие то, что настоящий прозаик, настоящий писатель должен писать много), очень много написал. Он был работник в литературе. «Волоколамское шоссе» — это как бы его визитная карточка.
Я думаю, что на таком вечере не грех будет сказать и о человеческих чертах Бека. Я познакомился с ним лет тридцать тому назад, в 51-м году, — я был принят тогда в члены Союза писателей. Была предвыборная кампания в Верховный Совет, и меня назначили бригадиром агитаторов. Здесь, в Трубниковском переулке, были очень густо населенные дома с густо населенными квартирами — это был наш участок. И Роза Яковлевна Головина, которая недавно покинула сей мир11, мне сказала: «Вот список, звоните». (А мне было 26 лет.) Она говорит: «Позвоните Александру Федоровичу Беку». Я говорю: а здесь написано «Александр Альфредович». Уже потом я понял, что во время войны, для того чтобы снять иностранное впечатление, его стали называть Александром Федоровичем. Она говорит: «Ну звоните Александру Альфредовичу». Я ему звоню и говорю: «Вы у меня в бригаде агитаторов». Он говорит: «Что? Как?» У него было знаменитое словечко «кашка» — сокращенное «какая штука». Он говорит: «Да, да, очень хорошо, кашка. Что? Как? Почему?» Я не мог ничего понять. Тогда нельзя было просто сказать: «Я не хочу». Это сейчас говорят: «Я занят, и оставьте меня в покое». А тогда отказываться от таких общественных вещей было опасно. Ничего у Бека не могу понять. Сняла Роза Яковлевна трубку, поясняет: «С вами говорит наш товарищ Ваншенкин...»
«Не сможет», — передает она мне.
Потом мы с Беком познакомились уже лично. И опять — эта его манера, когда не поймешь, то ли в шутку он говорит, то ли всерьез, то ли спроста, то ли неспроста. Какая-то была разрядка, которую он во все это вкладывал, и это мне всегда импонировало. Это у него выходило очень симпатично. Тогда такая манера поведения была свойственна многим: Павел Нилин тоже в простоте слова не говорил, но у него это получалось более задиристо, более зло получалось.
Я помню, мы встречали 1957-й Новый год в Малеевке12. Там были и многие известные писатели: Олеша и другие. Бек был Дедом Морозом — борода, шапка бархатная, мешок за плечами. А Снегурочкой была Вера Инбер. Он раздавал подарки, атмосфера была веселая, непринужденная, раскованная. Бек немножко картавил13, некоторые звуки произносил так... (Ваншенкин произносит слова, как произносил их Бек. — Т. Б.). А я его иногда копировал, и ему это очень нравилось. Я ему говорю: «вы согвасны», «непвохо» и т. д. И вот однажды Бек в коридоре очень громко разговаривал. Кто-то открывает дверь и говорит: «Что же вы так громко разговариваете?» А он в ответ: «Это не я, это Ваншенкин!»
Еще у меня были стихи «К портрету девушки фронтовой поры». Там была строфа, что медаль у нее на гимнастерке — «почти в горизонтальном положении». Бек меня встречает и говорит: «Хорошо, хорошо ты про Инночку14написал!» Я говорю: почему про Инночку, она же и на войне-то не была! Он: «Ах, не была? Ну, все равно: хорошо ты про нее написал!» И Инночку встречает: «Хорошо он про вас написал, что медаль — в горизонтальном положении... Да? Не про вас? А все же хорошо он это про вас написал...»
Его видишь во всем этом. Здесь говорилось, что на нем колом сидела шинель. На нем колом сидело и пальто, пошитое в литфондовском ателье. О нем, о пальто из драпа эпохи РАППа, очень хорошо написала дочка Таня Бек в стихотворении, посвященном своему отцу. Это его пальто, его сутулая фигура и его — его колоссальный честный заряд. Было время, когда не было ни одного собрания, где бы Бек не выступал, где бы он не говорил. В нем была эта задиристость, желание высказать правду. А еще я помню это его сидение за шахматной доской в облаке табачного дыма в Переделкине, когда там играли в шахматы. Эта манера говорить откровенно ему вредила. И с романом «Новое назначение» было то же самое: он что-то неосторожно сказал, откуда эта вдова все это и начала.
Образ писателя, где эта серьезность настоящего таланта и настоящего художника уживалась с такой ребячливостью, с такой манерой общения, с простодушием, — это чрезвычайно привлекало к Беку. Один известный и очень неглупый деятель нашего века сказал: чтобы чего-то добиться, нужно очень серьезно относиться к своему делу и никогда — к самому себе. Это полностью относится к Беку. А у нас в литературе, к сожалению, как раз много обратных примеров.
Затем выступил Сергей АНТОНОВ
Мне тоже хочется рассказать об Александре Беке как о человеке. Я познакомился с Беком и подружился по-настоящему в одной из поездок далеко за рубеж, в Японию15. Туда ездила большая группа писателей. И тогда меня поразила черта характера, которую я раньше, знакомый с книгами Бека, никогда не ожидал в нем найти. Эта черта — прямо-таки ребячливое любопытство. Он был удивительно любопытный человек. Я только с ним встретился, первое слово было: «Ну что? Ну как? Давай расскажи, что и как». И это было любопытство даже не 16-летнего парня — это было наивное любопытство, связанное с радостью познания мира, которое бывает у маленьких, но потом оно постепенно глохнет и глохнет. У Бека не заглохло.
Я во время практики общения с А. Беком чувствовал неистощимое, прямо-таки атомной силы, его любопытство. А эта его наивность и ребячливость (мне все это теперь стало понятным) были наполовину профессиональными приемами. Он своей наивностью мистифицировал собеседника настолько, что тот раскрывал перед Беком душу, исповедовался перед ним. Беку это удавалось легко. И это редкое качество, очень нужное для писателя, сохранилось у Бека до самой его кончины.
Вспоминаю: когда мы приехали в Японии на курорт, нас поселили в отеле. Там мы спали на полу, нас всех одели в кимоно и в деревянные башмаки. И вот когда высокого неуклюжего Бека одели в кимоно, — оно ему было до колен, из-под кимоно торчали синие коленки. Это была такая смешная картина, что писатели выходили в коридор на него смотреть, а японские девушки, которые очень смешливы, прямо по полу валялись от смеха, Бека увидав. Но как вел себя Бек? Он был наивно-простодушным: а что случилось? Ну, пожалуйста, посмейтесь, мне даже очень приятно! И появилось такое особое слово — «Бек-сан». Из всей большой и разношерстной компании был лишь один человек, которого японцы засекли, — А. А. Бек.
А вот другой эпизод, несколько в ином плане. Я был членом редколлегии «Нового мира»16, когда мне принесли три пухлых тома, завернутых в какую-то оберточную бумагу, и сказали: вникайте. Это был роман «Жизнь Бережкова». Я вник. Там изображен человек, который был самородком в области техники. Вся его жизнь была изображена в этом романе. Тогда редактировать журнал как раз начал Симонов. Я передал наверх это сочинение, и началось то, о чем здесь уже рассказывали. Но нам это было терпеть еще труднее, чем автору, потому что все беды обрушились не на Бека, а на нас.
Прототип этого Бережкова17, человек очень интересный и по-своему замечательный, обрушился на редакцию. У него тогда уже имелось тайное лауреатство по военному делу. Он говорил, что, если вы это напечатаете, я переломаю ноги Беку. И вас разгоню! Причем он беседовал на равных с теми, до которых и добраться было нельзя. И в этой обстановке я удивился поведению Бека. Мы его позвали, и он сразу напустил на себя свою пятилетнюю наивность. Он говорит: он не может мне ноги сломать! Я говорю: давайте думать, ведь речь идет о серьезных вещах. Бек говорит: решайте сами. Я ни о чем не беспокоюсь. Я написал, а вы печатайте. И обо мне не беспокойтесь... Сначала это казалось наивностью. А потом оказалось, что это — отвага, смелость. Да, это отвага большого таланта: печатайте, отвечаю я! Он-то отвечает, а печатать нельзя. Пошли заседать: одно заседание, другое. Первое заседание было такое: давайте сделаем так, чтобы этот человек не был ни капли похож на Микулина. А Александр Альфредович говорит: «А он и так не похож». Симонов говорит: давайте внешний знак дадим. И Бек отвечает: он хотел мне ноги сломать, давайте и я ему сломаю ногу. И в конечном варианте герой стал хромой. Можно печатать? Микулин опять: нет, там вся моя жизнь. Бек так мог своей «наивностью» заставить открыться человека, что тот открывал ему все тайное тайных. Где-то Бек и Микулин лежали в больнице, и он вытянул из Микулина вещи, которые тот никогда никому не рассказывал. И Микулину не понравилось, что он слишком похож. Как какая-нибудь красотка, глядя на свою фотографию, говорит: «Я лучше».
А дальше так: дальше нужно решать, как же этот роман выпускать. И Симонов говорит: «А вы напишите еще одну главу. Напишите, как герой встречается с Микулиным и Микулин учит его, как надо работать». Бек написал. И напечатали роман. Но все равно скандал был. Накалена была обстановка до предела и в редакции, и в ЦК.
Меня все это интересует вот в каком смысле. Мы имеем характер — наивный вроде бы, смешной и провоцирующий на смех человек. С другой стороны, глубокая принципиальность, глубокий ум и точное направление удара, от которого он не отступает. Это странное, оригинальное и прекрасное сочетание, оно в книгах Бека очень ощутимо. А как я думаю о военной литературе, что мне легло на душу, так это были две вещи: «Волоколамское шоссе» А. Бека и «Теркин» Твардовского, которого печатали тогда по главам. Эти две книжки равны для меня по значению... Вторая книга Бека — «Жизнь Бережкова». И третья художественная вершина — та книга, которую до сих пор не дают печатать. Эта книга «Новое назначение» — о нашей истории, и она обязательно должна быть напечатана. И когда такие книги начинают читать «из-под полы», виноваты не те, кто читает, а те, кто заставляет их так читать.
Затем выступил Алексей КОНДРАТОВИЧ — известный критик, с 1960 по 1969 год заместитель А. Твардовского как главного редактора «Нового мира», автор книги «Воспоминания об А. Твардовском» (М., 1982).
Есть, по-видимому, некий простейший закон, по которому воспоминания о человеке всегда равны самому человеку. Тем более на отдалении, когда слетает все наносное, случайное, нехарактерное. Я множество раз видел Александра Бека, и никогда — раздраженным и тем более мрачным. И совсем уж вообразить невозможно — злобным. А таких авторов, и раздраженных, и мрачных, и злобных, я повидал на своем веку — не дай бог каждому! Вокруг Бека всегда витала некая аура улыбки, хотя он улыбался не так уж часто — скорее обычно выглядел озабоченным и очень деловым.
Обычная картинка: открывается дверь — и на пороге кабинета Твардовского возникает Бек. Лицо его с полунаклоном в сторону, такое, словно он бежит с одного совещания на другое. В руках неподъемный, тяжелый портфель. В кабинете у Твардовского, как всегда, уже кто-то есть, он не любил сидеть в редакции в начальственном одиночестве. «У меня, как в сельсовете», — в шутку, но не без гордости говаривал он. Накурено всегда было, кстати, предостаточно. На этот раз, скажем, сидит Сергей Павлович Залыгин. Смотреть на Бека без улыбки тоже было нельзя: такой у него бывал всегда деловой вид, хотя мы уже давно привыкли, что прямого, непосредственного дела сейчас у него наверняка нет. И в этом была игра. А что Твардовский? Твардовский восклицал, едва только завидев Бека: «Сходится к хате моей больше и больше народу. Ну, расскажи поскорей, что ты слыхал про свободу?» Стихи Некрасова. Твардовский иногда огорашивал ими некоторых. Бек-то их знал: у Твардовского это было вроде приветствия. Так же, как со стороны самого Бека тоже было что-то похожее на приветствие: вопрос «Ну, как мой роман?». Все уже так привыкли, что Бек задает именно этот вопрос, что вместо ответа (а ответа просто и быть не могло) смеются. Да и сам Бек не ждет никакого ответа. И сразу становится легко, весело. С Беком было вообще легко. Если даже было какое-то нервное напряжение, одно появление Бека его снимало.
Хотя сколько вопросов — и порой сложнейших — он задавал! Он вообще любил слушать и спрашивать. Его романы в известном смысле — это романы вопросов. Его знаменитое «Волоколамское шоссе» — это один сплошной вопрос: каким должен быть человек на войне? И как бы подвопросы: что такое страх (роман просто с этого начинается), что такое истинное мужество, даже что такое Родина — такой прямой вопрос задает комбат Баурджан Момыш-Улы одному из солдат, — и это вовсе не затравка к политбеседе... Вопросов в этом романе — уйма. Если хотите, это роман-исследование, так же как «Жизнь Бережкова» — исследование о путях творчества, научного ли, инженерного, военного, — о душе ученого, о поиске путей одного творчества. Об этом вообще вся проза Александра Бека...
__________________________________________
1 Борис Абрамович Г а л и н (1904—1985) — прозаик, очеркист. Как и Бек, участвовал в горьковской «Истории фабрик и заводов» и был беседчиком при Кабинете мемуаров.
2 М а к е е в к а — город в Донецкой области, где Бек в 30-е годы собирал документальный материал для цикла своих повестей и новелл, составивших книгу «Доменщики» (1940). О становлении метода работы с прототипами Бек рассказал в 60-е годы в эпистолярно-мемуарной повести «Почтовая проза».
3 Карл К л а у з е в и ц (1780—1831) — выдающийся немецкий историк, теоретик военного искусства, прусский генерал. Его труд «О войне» был любимым сочинением А. Бека, с ним писатель не расставался во время работы над «Волоколамским шоссе», многие моменты которого находятся в неочевидной перекличке и полемике с философией Клаузевица.
4 Афанасий Павлович Б е л о б о р о д о в (1903—1986) — советский военачальник, генерал армии. Интересная деталь: когда военная цензура запрещала очерковую повесть Бека (в первом варианте она называлась «Восьмое декабря»), — писатель поехал к Белобородову и попросил вступиться. Тот недолго думая велел принести печать дивизии, написал на рукописи: «Всё правильно, так командовал, как здесь написано» — и печать приложил.
5 Имеется в виду первая часть (подзаголовок: «Повесть о страхе и бесстрашии») «Волоколамского шоссе», опубликованная в «Знамени», 1943, № 5-6. Повесть вторая была напечатана в 44-м году там же, а третья и четвертая — в 1959—1960 годах в «Новом мире». Лишь в 1962 году тетралогия вышла как единое целое: Бек никогда не давал этой книге жанрового определения (лишь однажды назвал ее «хроникой»). Итак, «Волоколамское шоссе» создавалось с творческими паузами в течение почти двадцатилетия.
6 Баурджан М о м ы ш-У л ы (1910—1980) — казахский писатель, полковник, военный педагог. Автор книг «За нами Москва. Записки офицера» (1959), «Фронтовые встречи» (1962) и др. Являясь реальным прототипом художественного обобщенного образа, от лица которого ведется повествование в «Волоколамском шоссе», ревновал к литературному успеху А. Бека, недоумевая, отчего собственные его тексты никакого резонанса не имеют.
7 Имеется в виду авиаконструктор, академик, генерал А. А. М и-к у л и н (1896—1975) — один из прототипов Бережкова, полностью по прочтении рукописи отождествивший себя с центральным героем «Таланта», — вечная трагикомическая коллизия в творческой истории документально-художественных книг А. Бека! — и обрушивший на писателя ряд жалоб, доносов, «сигналов». Вето на публикацию «Жизнь Бережкова» накладывал сам Л. Берия.
8 История ненапечатания романа «Новое назначение» на родине (в 1972 году, за месяц до смерти писателя, он вышел в ФРГ в издательстве «Посев», а в СССР был обнародован только в 1986 году, до тех пор ходя по рукам в самиздате) подробно рассказана в повествовании А. Бека «Роман о романе. Из дневников (1964—1972)» (Собр. соч. в 4-х томах, т. 4, М., 1993). Названий, которые сменил Бек, борясь за публикацию романа, было не три, а больше: «Сшибка», «Онисимов», «История болезни», «Солдат Сталина», «Человек без флокенов» и проч.
9 Имеется в виду О. А. Х в а л е б н о в а, вдова И. Ф. Тевосяна (1902—1958) — наркома (затем — министра) черной металлургии, одного из прототипов героя «Нового назначения», Онисимова. Рукопись Бека в 1964 году незаконным путем попала к ней (вечная бековская история!), и она, отождествив своего покойного мужа и себя с собирательными образами романа и в принципе усмотрев в прочитанном антисоветское отношение к государственным деятелям, стала писать на Бека доносы в ЦК КПСС, в Совет Министров, в цензуру и лично А. Косыгину. Она же организовала коллективное письмо вельможных металлургов, которые требовали запрещения романа Бека и выдвигали для запрета взаимопротиворечащие мотивы: «в лице Онисимова выведен Тевосян», а с другой стороны, «роман Бека — клевета на обобщенный образ руководителя-коммуниста».
10 Здесь Рыбаков — возможно, не без намеренного лукавства, — продолжая бороться за публикацию «Нового назначения» на родине, упрощает проблематику романа. Имеется в виду та важнейшая (и для советской цензуры неприемлемая в первую очередь) сцена романа, где Сталин и Орджоникидзе спорят на грузинском языке, а Онисимов, грузинского языка не зная, но рабски реагируя на провокационный вопрос Сталина: «Так с кем же вы все-таки согласны?» — берет сторону Хозяина: «С вами, Иосиф Виссарионович».
11 Роза Яковлевна Г о л о в и н а — сотрудница Центрального Дома литераторов.
12 Дом творчества писателей под Москвой.
13 Бек произносил «л» как «в».
14 Инна Анатольевна Г о ф ф (1928—1989) — писательница, жена К. Ваншенкина.
15 В делегацию советских писателей, посетивших Японию в 1964 году, входил А. Бек с женой, писательницей Н. Лойко, С. Антонов, А. Рыбаков, В. Каверин и др.
16 Речь идет, по всей видимости, о 1955 годе, когда Бек вторично (первая попытка журнальной публикации сорвалась в 1948—1950 годах) принес рукопись «Жизни Бережкова» в «Новый мир».
17 См. примеч. 7.
